ОЛЯ

Я закончил третий курс института ко всеобщему изумлению без единой тройки. Это был тот первый раз в жизни, когда мне дали стипендию. Теперь и у меня были деньги. И не ворованные.

Удивленный моими успехами отец решил купить мне билет в Сочи, куда на лето отправлялись моя мать с теткой поправлять здоровье. Я отбивался, как мог, но отец, часто разъезжавший по колхозам и слишком хорошо знавший моих дружков, не хотел оставлять меня дома одного. Он работал на кафедре виноделия в Сельхозинституте и считался лучшим дегустатором в Крыму и вообще на Украине.

Антресоли в нашей квартире были вечно забиты бочонками лучшего вина, которые отцу привозили из колхозных винзаводов для оценки и просто в подарок. Обычно это происходило в начале зимы. Раздавался звонок и на пороге нашей квартиры вырастал пахнущий морозом здоровенный дядька в сапогах и ватнике. Неловко стаскивая ушанку, он спрашивал Матвея Семеновича. Убедившись, что попал по адресу, дядька втаскивал в прихожую бочонок вина и мешок, вкусно пахнущий копченым окороком или деревенскими колбасами.

Вручив записку от председателя и вежливо пятясь, он закрывал за собой дверь.. Иногда приносили бутыль спирта, сопровождаемую деликатесами.

По ночам я исправно проводил усушку и утруску с помощью резиновой трубки. Были и скандалы, и пощечины, но вино продолжало усыхать.

И вот меня отправляют в Сочи, которые нужны были мне, как прыщ на выхлопной трубе.

Лето 56-ого. Сочи. Тесные к а морки в частном доме. С раннего утра шипели и воняли примусы во дворике. Мухи, собаки и обшарпанная кошка старались украсть самое вкусное. Из дырявого туалета можно было переговариваться с соседями. Ежедневно с утра я добрых полчаса бил ноги по камням к пляжу, чтоб занять место. Ко всему еще и дикая жара круглые сутки.

Я не мог понять, как в такой обстановке можно поправлять здоровье, когда так закаляется только сталь. После трех дней такого отдыха я громко запросился домой в Одессу.

Мои вопли, наконец, дошли до ушей матери, и она сказала: -Катись.

Денег мне было выдано на палубный билет и еще несколько рублей на два дня в море. Именно столько стоили четыре бутерброда и бутылка ситро. Моя стипендия ожидалась только в сентябре. В очереди за билетами я приметил модную, яркую блондинку с удивительными раскосыми глазами и такой улыбкой, которая привораживала не только меня. Мысленно я назвал ее девушкой “с глазами дикой серны”. Головы мужчин, стоящих в очереди, вертелись, как на шарнирах.

Поднявшись на палубу теплохода “Украина” и вновь увидев ее, я стремглав подлетел к скамейке, на которой она устраивалась. Я знал несколько способов знакомства и обольщения начинающихся с : ”Мы с вами нигде не встречались?” или “ Вы так похожи на мою маму” или “Не скажете , который час?”, но ни один из них не промелькнул в моем затуманившемся сознании, и я пошел на таран.

-Девушка, меня зовут Женя, а около Вас место свободно?

-А я Оля. И место, вроде, свободно.

-Вы не присмотрите за моим чемоданом, пока я сбегаю попрощаться?

-Присмотрю.

Я мысленно закричал”ура” и помчался прощаться. Прощался я четыре секунды. Сказал, что чемодан без присмотра и “до встречи”, уже на ходу, вз л етая по трапу. Так состоялось моя встреча с Ольгой Никифоровой.

После того, как все сначала дружно отпрыгали от борта к борту, чтобы не пропустить момента отчаливания корабля, а затем расселись по местам, знакомство началось.

Наш разговор с Ольгой от стандартного “откуда Вы и куда” и до “Одесса мне тоже больше нравится” перешел к деталям.

Оля закончила О десский И нститут И ностранных языков и, после отдыха в Сочи у брата Жени, отправлялась по распределению преподавать английский в Николаевскую область. Куда точно, она еще не знала сама.

А пока что она направлялась в Ялту. Хотела повидаться с подругой по институту, которую направили в тот же Николаевский облоно. Через пару недель, они вместе собирались ехать к месту будущей работы.

Я наврал про свой возраст и сразу стал старше на два курса института. Время бежало быстро, отсчитывая морские узлы ударами волн. Теплый ветерок моря становился холоднее. Вечерело. Подходило время ужина, и палубные пассажиры стали распаковывать вкусно пахнущие свертки с едой.

Я джентльменским жестом пригласил Олю отужинать в ресторане. За вещами попросили присмотреть мужика, сидящего напротив. В разговоре выяснилось, что он работал грузчиком в одесском порту и, узнав, что я одессит, проникся ко мне братской любовью. Имени его я не помню.

Я называл его Батя. И это ему льстило. Вообще, славный был мужик. Подавал мне глазами сигналы, мол, не проворонь. Глупость своего предложения сходить в ресторан я понял, рассматривая цены в меню. Тут же я вспомнил слова господина Воробьянинова: ”Огурцы соленные есть? Дайте два!”

После бутылки портвейна денег (вместе с заначкой) у меня оставалось ровно на одно горячее блюдо, которое мы разделили по-братски и каждый из нас утверждал, что не голоден. Двадцать копеек сдачи я незаметно сгреб в пустой карман. Потом петляние по кораблю в поисках безлюдного места и первый поцелуй. Первый поцелуй - это попадание в мишень или просто попадание.

Когда Бог сотворил Еву из самого звонкого ребра и дал ей дар речи, Адам стал искать пути, как прекратить раздражающую ушные перепонки болтовню. Он пытался это сделать рукой или ногой, но Ева кусалась. Тогда Адам обратил внимание на птиц и заметил, что птенцы умолкают, когда их кормят из клюва в клюв. Первые же опыты доказали его правоту, и он стал кормить Еву плодами Райского сада прямо из о рта в рот. Еве это так понравилось, что она стала просить питание, прижимаясь губами к губам Адама и посасывая их.

Адаму это чмоканье надоело и, в конце концов, он отправил Еву “на кислород”.

Эту правдивую историю рассказала мне во дворе баба Груня, причем побожилась, “чтоб она так имела счастье и здоровье, так оно и было”.

Оле я этого рассказывать не стал, чтобы она не приняла меня за городского сумасшедшего.

В Одессе знали все. И даже то, что поцелуй – это не облизывание вкусного перед съедением. Что это не сосание конфетки. Поцелуй - это признание. Одни целуются с закрытым ртом (может из-за запаха), другие открывают свою варежку и стараются проглотить пол лица.

Третьи всасываются в губы , как пиявки. Все правильно, да не совсем.

А правильно нужно делать так: приоткрыть губы, как бы обнимая ее рот. Затем напрячь мускулы губ и, прикрыв их, войти под ее губы и нежно притронуться языком к ее языку.

После этого, не отрываясь, расслабить губы и мягко, без звука выпустить ее губы. У меня была отличная поцелуйная техника, которую преподала мне моя первая любовь Линка. При первом нашем поцелуе она проделала мужской вариант, и я понял, что пропал. Линка училась на третьем курсе Одесского художественного училища. Была очень славной и необычайно темпераментной девчонкой. Она обучила меня всем тонкостям любви. Мы сутками не вылезали из постели. Эта бурная и страстная любовь продолжалась более полугода.

Я выглядел, как обшарпанный мартовский кот. Сидел на лекциях, ничего не соображая.

“Глаза нельзя открыть от скуки.

Я голос воем отточу,

Н e нужно мне ни женщин, ни науки.

Я спать хочу!!!”

Примерно в таком настроении я провел полтора семестра и понял, что если не свалю от Линки, меня выпрут из института. Я стал увиливать от свиданий. Было много слез и упреков. Наконец , я окончательно решился и сказал “адье”. Честно говоря, я ее любил, но пришлось выбирать между любовью и своим будущим.

Победил, как ни странно, полутрезвый ум. Через несколько месяцев я вновь затосковал и попытался вернуться к Линке, но она уже переборола себя и не захотела встречаться. Это был мой первый урок, когда я понял, что женщин нельзя надолго выпускать из-под контроля...

Но вернемся на палубу. После первого моего поцелуя, Оля несколько секунд стояла, как огорошенная, а затем бросилась целоваться с такой страстью, что мне пришлось отодвигать ее, чтобы вздохнуть.

Вернулись на место мы в третьем часу ночи и проворковали почти до утра. Наутро мы подошли к Ялте, где была четырехчасовая остановка. Оля пошла приводить себя в порядок и тут Батя подал мне здоровую мысль.

-Будь мужиком. Пойди проводи. Предложи погулять в парке, а после...сам знаешь. Только смотри там в парке босячня. На тебе нож. На всякий. Потом отдашь.

И дал мне приличного размера складной нож. На берегу все произошло катастрофически быстро. После третьего поцелуя в глухой аллее парка, я полез под юбку и, неожиданно получив яростный отпор, выхватил нож и прошипел: - Снимай трусы, сука!

Я и сам не ожидал от себя такой выходки.

Оля, треснув меня по морде, убежала, разбрызгивая по парку горькие слезы.

Все было кончено. У меня даже не осталось ее адреса, хотя свой я дал ей еще на пароходе. Все оставшееся до Одессы время я провалялся на скамейке, мысленно проклиная Батю с его ножом, свой язык и, вообще, все на свете.

Упустить такую!

В таком настроении я вернулся в Одессу.

Как говорил наш капитан:

- Не распускай панику.