СУДЬБА

Лето катилось по наклонной. Друзья еще не съехались после каникул . Приходилось днями торчать на пляжах, завязывая короткие пляжные знакомства. Там всегда находились черные от загара залетные сороки. В основном пустобрехи, отдыхающие от мужей, легкие на птичий грех. Потрепались, отстрелялись и улетели.

Часто приходилось научно объяснять им влияние лунных ванн на “перекоординацию” незагоревших частей тела.

Пляжные романы оставляли во мне какую-то душевную пустоту. Если какая и начинает заполнять одну из душевных клеток, то уезжает, оставляя каверну или что-нибудь похуже. Наткнулся раз на одно загорелое тело. Сказала, что “маасквичка”,что “быстро белеет, когда слазит загар”. Потом я долго избавлялся от мелких московских живучих воспоминаний.

Не буду расписывать мои короткие любовные интрижки. Терпеть не могу рассказов о сексе, смотреть откровенную порнуху, разбирать с дружками постельные истории.

Секс - это дело личное, тайное и раскорячиваться, как это делают иные не собираюсь.Одно скажу: -Это вкуснее , чем апельсин.

Моя книга о людях и судьбах, поэтому сексуально озабоченных прошу не беспокоиться.

Наконец пришел сентябрь. Зашумел институт. Собрались друзья. Первая пьянка в винном подвальчике. Однажды мы выпивали в забегаловке, где ошивались пропойцы и ханыги, гораздые на всякие хитрости, чтоб добыть хоть каплю вина. Наметанным глазом они выбирали тех, кто пьет морщась и передергиваясь. Они сразу становились позади пьющего и дыша перегаром, шептали на ухо отработанный лозунг:

- Не допьешь, не выливай.

Один из нашей студенческой компашки, подняв стакан с вином произнес:

“Поднимем бокалы.

Содвинем их разом.

Да здра в ствуют музы.

Да здравствует разум...”

Позади нас раздался перегарный шепот:

- Кто это сказал?

Кто-то, не поворачиваясь, ответил:

-Как кто? Александр Сергеевич.

Ханыга немедленно оказался позади оратора и зашептал:

- Извините, Александр Сергеевич. Я Вас сразу не узнал.

С тех пор этот ханыга стал известен в Одессе под кличкой “Пушкин”.

В институте лекции отложили до октября, так как партия приказала студентам помочь колхозам собрать рекордный урожай, который год гнивший на корню. Новость о поездке ошарашила меня, потому что нашу группу направляли в какой-то совхоз Николаевской области.

Первой моей мыслью было отыскать Олю.Я не представлял себе размеров Николаевской области, а в моей душе уже бушевал Миклухо-Маклай. Пройду, проеду, расспрошу. Доберусь до облоно, районо, гороно, сельхозоно. Плевать мне на их урожаи. Ребята прикроют мое отсутствие. Может кто знает, где появилась новая училка английского языка.

Наконец - день отъезда. В институте нас рассадили по грузовым полуторкам, и мы поехали. Проехав Пересыпский мост, наш грузовик забарахлил и нас отпустили на час, пока шофер отремонтирует машину.

Ребята побрели искать закусочную, а я решил смотаться домой за забытыми резиновыми сапогами.

Люди делят повороты жизни на две части.Судьба или не судьба. Это удобно. Всего два варианта. В данном случае, наверно, это была судьба.

Представьте себе мое состояние, когда мать вручила письмо от Оли, полученное утром. Письмо начиналось холодно:

“Здравствуйте, Женя !” Дальше шли все обиды и жалобы на мое поведение и хамство. Она, мол, не должна была бы писать мне вообще. Но тоска в глухой деревне, особенно для городской девушки, привыкшей к Дерибасовской и прочим прелестям Одессы...

Я читал письмо на лету, не считая ступеней и кварталов и начисто забыв про сапоги.

Еще Оля писала, что единственный человек, ее подруга Мила, с которой она изредка общается, работает в соседнем селе и ходят они друг к другу только по воскресеньям. Мила посоветовала ей навсегда забыть о такой сволочи, как я. Дальше в письме шли высказывания о высоких материях, любви и дружбе в красивой литературной форме. (Позднее я нашел у Оли тайную тетрадь, куда она вносила цитаты и целые фразы классиков. Так было удобнее писать письма “ученому соседу”. Несколько своих слов и высказывания великих, естественно, без ссылки).

В конце письма она писала, что не надеется на ответ, но обратный адрес все же дала, на всякий случай. Письмо заканчивалось фразой: “наша встреча была ошибкой”.

Оля была простосердечной, доброй девушкой из Краснодара, нахватавшейся в Одессе прелестей нашей культуры. Любила театры, книги, музыку, в том числе джаз. Имела хороший музыкальный слух и однажды низким красивым голосом спела мне на хорошем английском “ Too many tears ”, песню которую я сам знал и любил. Однажды и единожды.

Сколько раз потом я ни просил ее спеть – больше она этот подвиг не повторила, никогда за всю нашу тридцатипятилетнюю совместную жизнь.

Руководство совхоза было крайне озадаченно числом лишних ртов в лице наглых студентов, которые немедленно потребовали жратвы и развлечений. Разместили нас в бараках, выселив куда-то наемных. Насыпали нового сена на лежанки и выдали несколько рваных простыней. Совхозный ларек, где запас водки и консервов был расчитан на месяц и только по карточкам, опустел в течение часа. Немедленно было выяснено, кто гонит самогон и по каким ценам. Тяжелая жизнь совхоза с приездом оравы помощников - посланцев партии, стала пр и обретать черную окраску, но меня все это уже не интересовало.

На следующее утро я двинул на попутных в Доманевский район. Конечным пунктом моего путешествия было село Царедаровка, где Оля преподавала полуголодным деревенским деткам жизненно необходимый английский язык. Вся дорога заняла каких-то четырнадцать часов и... представьте себе состояние Оли, когда она увидела у двери живой ответ на свое письмо.

Пусть воображение подскажет вам, как за четыре дня и ночи ненависть переходит в страстную любовь.

Но надо было возвращаться в совхоз. Под аккомпанимент охов, вздохов, слез и обещаний я, с тяжелым сердцем, вернулся в грязные бараки, где ребята уже зачислили меня в списки пропавших без вести. Хорошо, что совхозное руководство, подсчитывая новые убытки, не обращало внимания на количество едоков в столовой.

П о-моему, они были рады, когда кто-то из студентов заболевал и отправлялся лечиться восвояси.

Главный агроном, выпивая с нами в посадках, рассказывал, как он тоже был “студягой” и жизненным девизом его была странная поговорка : “Пайку маешь? Маешь! Жнешь и жни. И хуйней себе голову не забивай”. Он говорил “е”, вместо “ё” и получалось очень убедительно. Фразу эту мы сразу взяли на вооружение.

Почувствовав столь благоприятную почву для своих планов, через неделю я снова свалил в Царедаровку на радость себе, Оле и всему совхозному руководству.

Как говорил наш капитан:

- На каждое ядие есть противоядие.