ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС

Все чаще и чаще Саня Патлис стал вести со мной разговоры об Израиле. Какая это удивительная страна. Райский уголок, построенный на песках и голых камнях. Какой евреи великий и воинственный народ, ставший грозной силой на Ближнем востоке, доказавший полное превосходство над неисчислимым арабским войском в период шестидневной войны... Сначала я слушал без особого интереса, но Саня так умел убеждать, что я даже взглянул на географическую карту, чтобы убедиться воочию, что Израиль действительно существует. До этого я как-то пропускал мимо ушей все, что касалось Израиля, кроме, пожалуй, событий шестидневной войны.

Однажды в конце рабочего дня ко мне в управление пришла маленькая рыжая женщина по имени Зина с запиской от одного Саниного приятеля с просьбой помочь ей сделать ящики. Зина стала как-то странно мяться и смущаться, когда я задал вопрос, для чего ей такие огромные ящики.

Вообще-то я сразу врубился, потому что уже слышал где-то, что люди уезжают в Израиль и отсылают туда свое имущество в больших ящиках из-под пианино или сделанных по заказу. Я не похож на еврея. В управлении некоторые считали меня испанцем, другие говорили, что я итальянец, третьих просто смущала моя дружба с Богатовым, которого считали ярым антисемитом за его острый язык.

Он поливал своего начальника, называя его жидовской мордой, хотя в действительности никаким антисемитом он не был и с момента знакомства знал кто я.

Я считаю, что антисемитами становятся те, кто не может добиться ничего путного в жизни в силу своей умственной отсталости. В этом случае удобней винить евреев. Они, вроде, ближе чем китайцы.

Зина ломалась недолго и созналась, что переезжает к отцу, который уехал в Палестину еще в конце тридцатых годов. Она в прошлом году навестила его и теперь решила переехать в Израиль насовсем.

У меня ушки встали на макушке и я сказал, что не возьму с нее за ящики ни копейки, если она завтра же покажет мне все фотографии и расскажет обо всем, что она увидела в Израиле.

Через день я знал об Израиле больше, чем те, которые уезжали туда вслепую. Я сразу позвонил Сане, и он, бросив своих больных, примчался ко мне. Когда я закончл свою лекцию Саня подумал немного и сказал:

-Я тебе расскажу, но ты держи язык за зубами. Я тоже еду, что и тебе советую сделать.

Не знаю насколько изменилось выражение моего лица, когда Саня вдруг сказал:

- Не падай в обморок, но я должен тебя предупредить, что будущего у тебя здесь нет. Когда-нибудь, и может довольно скоро, тебя подставят, и ты поедешь надолго в другом направлении, далеко на север, а меня здесь уже не будет, и никто тебе не поможет. Я уже знаю кое-что и просил тебя не трогать.

Честно говоря, я ему не поверил в первый раз за все время нашей дружбы, но прокрутив все это в голове, струсил.

Саня знал практически все, что делалось в городе. С ним делились все.

- А каким макаром я попаду в Израиль? У меня там нет ни души.

- А тебе никто и не нужен. Я приеду и сразу пришлю тебе вызов.

- А у меня русская жена.

- А у меня какая?

- А как родители?

- Вот им будет легче, чем тебе. Их ждет пенсия, квартира и медицина.

Это я уже слышал от Зины, но продолжал высказывать свои сомнения.

- А в каком положении мы окажемся, если не получим разрешения?

- Ну знаешь ли! Ты уже взрослый мальчик. Во-первых реши со своими главный вопрос. Когда придете к общему знаменателю - поговорим о деталях.

На север мне совсем не хотелось, а прекратить свои дела одним махом я тоже не мог. Уже многие райкомовцы и обкомовцы кормились из моей конторы и, оставшись без пайка, могли подставить меня в любую минуту.

Что делать? Оставалось открыться Оле. Мария Алексеевна, Олина мама, которая на время приехала к нам помочь по дому, была тихой набожной старушкой. Она очень любила Сашку и Инку и полностью взяла на себя уход за детьми. Моя мать не возражала. В ее семье она из пяти детей была старшей и практически лишилась детства, помогая родителям растить сестру и трех братьев. Теперь она была довольна, что с нее снята эта обуза, и она могла уделить себе время для походов по парикмахерским, модисткам и врачам. Мать вечно жаловалась на сердце и часто ездила на курорты. Мария Алексеевна была адвентисткой какого-то дня, но я никогда не интересовался религиозными течениями.

Я твердо уверен, что все святые книги от Старого до Нового завета - написанные в древние времена сказки, основанные на каких-то необъяснимых, гипертрофированных явлениях, как нынешние летающие тарелки. Обрастая новыми фантазиями из века в век, сказки слились в книги, названые святыми, и они послужили базой для огромного прибыльного бизнеса, называемого религией. Если бы религия, считающаяся чудодейственной, предназначалась для спасения человечества, она не покрывала бы злодейства инквизиции, развращение младенцев, воровство и обманы, совершаемые служителями господними. Не дала бы уничтожить шесть миллионов евреев. Бог не позволил бы разрушения построенных в его честь храмов, церквей, костелов и синагог, где ему возносят молитвы.

Как бы мне ни доказывали,что Бог есть и человек создан по образу и подобию божьему, стоит подумать хотя бы о Гитлере, и от веры не останется и следа.

Но человек должен верить во что-то. Даже у самого ярого атеиста Бог всегда сидит в мозгу, и в тяжелые минуты, когда положение кажется безнадежным, он шепчет про себя:

-Господи, помоги!

Такова человеческая натура. Проговорив эту короткую молитву, я выложил Оле весь мой разговор с Саней. Я ожидал чего угодно, но она, подумав, сказала:

- Мама, видно, была права. Она мне давно уже говорила, что молится, чтобы мы уехали в Израиль. По ее религиозным убеждениям, когда настанет конец света уцелеют только живущие в Палестине, на Святой земле. Я согласна уехать из этого ада, хотя бы ради детей.

Ну что ж. Первый шаг сделан. Русская жена хочет ехать в Израиль!

Осталось сделать всего ничего. Начать и кончить.

Никогда в своей жизни я не говорил с отцом как мужчина с мужчиной. Потому и чувствовал себя не в своей тарелке, когда сообщил ему о моем с Олей решении.

Мне показалось, что первым его желанием было влепить мне знакомую с детства пощечину, но он удержался и перешел на злой поучительный тон:

-Я всю свою сознательную жизнь отдал Советской власти, и на старости лет, когда я заслужил ученую степень и уважение, ты хочешь сделать меня врагом народа...

Он еще долго говорил лозунгами, но я хорошо знал его отношение к Советам, подслушивая в детстве перешептывания с приятелями.

Он всегда боялся этой власти и ненавидел ее. Он знал все о репрессиях, о сталинских эшелонах, о деле врачей. А еще он хорошо знал, что дальше доцента ему не пойти, несмотря на большое количество научных трудов. Знал, что руководство института только и думает, как бы до времени выпихнуть его на пенсию. Иначе говоря, он знал, что стоит на трясине, но боялся сделать шаг в сторону.

Где-то в Израиле проживал наш дальний родственник, но об этом в семье даже думать боялись. Никакой связи с ним не было, и ссылаться на него было бесполезно.

Мать, наоборот, обрадовалась. Ей понравилось, что у нее будет пенсия (она никогда не работала), что будет жить в отдельной квартире и получать бесплатную медицину. Ей осточертел наш тяжелый четвертый этаж без лифта, постояные выклянчивания денег у отца на лечение, на взятки районным врачам и на помощь бедной тетке в Черновцах.

Отец не поддавался ни в какую. Пришлось звать на подмогу тяжелую артиллерию.

Я верил в Санин дар убеждения. Саня засел с отцом в гостиной и через полчаса отец согласился. Кроме того Саня расписал нам как, кому и в какой последовательности надо подготовиться, а пока надо было сидеть тихо и ждать вызова.

И теперь для меня остался невыясненым главный вопрос. Как я навсегда расстанусь с Одессой? Я знал, что мы берем билет в один конец. Обратной дороги не будет.

Я любил Одессу так, что возвращаясь даже из недолгих поездок, чувствовал, как у меня странно щемило сердце, стоило поезду подойти к Раздельной, и вдали показывались первые дома, улочки, огородики. И когда, наконец, поезд шипя входил под навес вокзала, я с облегчением понимал, что вернулся домой.

И вот этого дома у меня больше на будет. Я теряю Одессу навсегда.

Это было самое мерзкое чувство, поселившееся во мне надолго.

Как говорил наш капитан:

-  Если умом не берет – запомни.